И вдруг война! Первое время все верили и надеялись, что скоро враг будет разбит, но обстановка накалялась очень быстро. При подходе врага к Ленинграду аэродром пришлось оставить. Были выведены из строя все жизненно важные инженерные коммуникации. Буквально через день пришла команда с указанием сжечь и все жилые дома вблизи аэродрома. Выполнялся приказ Сталина — ничего не оставлять захватчикам. Мы сидели в канаве и ревели, глядя как пылал наш дом.
Первое время была какая-то растерянность, никто не знал, что делать дальше, информации никакой. Часть людей попыталась пройти в Ленинград, но быстро вернулись обратно, еле ноги унесли, т.к. немцы уже прорвались к Финскому заливу в районе Лигово и мы оказались отрезаны. Тогда старики сказали, что надо идти под защиту Кронштадта. Толпа женщин, стариков и детей двинулись от Стрельны в сторону Петергофа.
Вечером, при подходе к Петергофу вдруг началась страшная перекрёстная стрельба с двух сторон. Шли по картофельному полю, все попадали в борозды, вжались в землю. С наступлением темноты пальба прекратилась. Пролежали всю ночь. Стонали раненые, плакали дети…
Утром появились немцы с автоматами и начали сгонять людей в обратную сторону. Пройти на Кронштадт не удалось. Тех, кто не мог идти самостоятельно - добили выстрелами на месте. Жуткая картина.
(Многое здесь и дальше записано со слов очевидцев и моей матери Московкиной Анны Михайловны).
Пригнали всех под Красное Село, посёлок Можайский местечко Дудергоф, бывшее имение какого-то барона. Концлагерь, огороженный колючей проволокой с охраной. Условия ужасные. Еды нет уже несколько дней. Доедали у кого ещё оставались какие-то запасы. Невозможно было смотреть и слушать, как плачут дети и просят есть. Кто-то не выдержал и вырвал у кого-то что-то съестное для своего ребёнка. Разразился скандал, оказавшийся роковым. Наступила расплата. Комендант лагеря дал команду построить всех. Выдернули из толпы 5 человек и повесили на глазах у всех. Наступила страшная тишина, но маленькие дети не понимая трагедии, продолжали плакать и просить есть. Родители стали затыкать им рты.
После этого начали выделять работников и собирать с колхозных полей остатки урожая и готовить баланду. Этого явно не хватало. Люди голодали и слабели на глазах. Первыми умирали ослабленные болезнями, затем старики. Старались спасать женщин и детей, выделяя чуть больше еды.
Наступили холода. Наскоро построены бараки из досок. Зима 1941-42 гг. оказалась очень морозной. Люди без тёплой одежды и нормальной пищи мёрли как мухи. В середине барака стояла железная бочка, которую топили. Вокруг бочки по кругу располагались сначала дети, затем женщины и потом остальные. Иногда сзади кто-то падал, но ненадолго — тащили к печке отогреться.
За зиму состав лагеря ополовинился, несмотря на периодически пригоняемое пополнение. Этот кошмар намертво въелся в детское сознание. Мать говорила нам с братом, что если до крапивы дотянем, то будем жить.
Весной спешно стали ликвидировать лагерь. Погрузили всех на машины и перебазировали под посёлок Вырицу в Гатчинский район. Здесь рядом с лагерем наших военнопленных организовали зону, огороженную колючей проволокой. Нас всех, ходячих скелетов, расселили по каким-то старым постройкам и баракам из досок. Кормили баландой. Взрослых гоняли на различные работы. За малейшее отступление от режима следовало наказание: мужиков били прикладами, женщин резиновыми дубинками. Женщин гоняли на родник за водой. Моя мать и другие шли мимо жнивья и попытались набрать колосков пшеницы для детей. Так всех поставили на ночь в ледник с холодной водой по колено. Зверьё. В этом лагере у нас брали кровь.
Несмотря ни на что у людей теплилась надежда на будущее освобождение. Когда низко пролетали советские самолёты, все как по команде поворачивали головы и говорили: «Наши, наши…»
Рядом с лагерем у фашистов был, как потом выяснилось, склад с зажигательными бомбами, начинёнными белым фосфором. Эти зажигалки постоянно сбрасывались на осаждённый Ленинград вызывая пожары. И вот однажды ночью раздался страшный взрыв и стало светло как днём. Бомбы разлетались на огромной территории, всё кругом стало белым и горело. Люди с радостью смотрели на это бушующее пламя. Подростки постарше бегали поглядеть поближе. Вскоре появилась команда солдат, заставлявших показывать следы обуви, у кого находили фосфор на подошвах — забирали и их более никто не видел. Искали поджигателей. Слух моментально распространился по лагерю и многих удалось спасти. Наша мать тоже успела снять с брата сапоги и бросить их в печку.
Как потом рассказывали, ночью наши самолёты У-2 поднялись на большую высоту и выключив двигатели спланировали на склад и разбомбили его. Это вызвало у всех заключённых большой подъём и долго потом бурно и с гордостью обсуждалось везде.
Очередная зима унесла очень много жизней. Похоронная команда после ночи обходила бараки и выносила тех, кто не подавал признаков жизни, складывая за сараем штабелем крест на крест. В один из дней и я оказался в этом штабеле, а когда принесли очередную партию и стали укладывать — я зашевелился. Одна набожная женщина говорит: «Грех то какой — надо нести обратно!». Видно впал в голодный обморок. Принесли, добрые люди отпоили горячей водой. Считай, родился второй раз. Мать находилась на работах.
Весной провели сортировку заключенных. Тех, кто постарше, трудоспособного возраста, грузили в вагоны и отправляли на работы в Германию. Остальных, таких как мы, мать с двумя малолетками, стариков и всяких немощных погрузили в товарники и повезли в Латвию. С издевательством объявили, что нас ждёт концлагерь «Саласпилс» под Ригой, где и закончится наш жизненный путь.
Но судьба распорядилась по-другому. Поезд остановился у небольшого городка Даугавапилс. Высадили, построили и начали подходить «покупатели» — владельцы хуторов, с переводчиком. Спрашивали: кто что умеет делать, требовали показать руки, зубы. Разбирали не сразу, подходили по несколько раз. Мы остались последними, ни кто не хотел брать одну женщину с 2 малолетками. Тогда обратно в лагерь… Мать взмолилась, согласна на любую работу, только не в лагерь. Тогда старший, видимо ответственный за распределение, криком определил нас к одному из хозяев.
И снова началась подневольная жизнь. Мать день и ночь трудилась на скотном дворе, брата заставили пасти свиней и гусей. Я очень быстро «схватил» язык и как мог переводил. Отношение было унизительное, но здесь хоть появилась другая еда. Информации ни какой. Тоска по дому становилась невыносимой. Мы догадались о приближении фронта по поведению хозяев. Чем ближе Красная армия, тем меньше придирок и даже появились попытки поговорить, распросить.
Бои прошли стороной, но грохот канонады мы слышали хорошо. Видели, как драпали фрицы, проходя забрали с хутора всё съестное. Не задерживаясь проехали Наши на машинах. Не верилось, неужели конец страданиям? С начала был шок, а потом захлестнула неудержимая радость и желание немедленно бежать домой.
Где пешком, где на попутках стали пробираться на родину. По дороге встретились с такими же горемыками — вместе сидели в Вырицком лагере. С горем пополам добрались до станции Суйда Гатчинского района, где жили наши знакомые. Оказалось, что их старый дом уцелел, но окна выбиты, двери поломаны. Подручными средствами кое как привели в порядок. И они нам сказали: «Пока оставайтесь, а узнаете, что с вашим пепелищем, тогда и поедете». Выделили нам чуланчик с одной кроватью, мы были очень рады и благодарны людям. Крапива, лебеда и одуванчики помогли восстановить силы. Котлеты из лебеды до сих пор снятся ночью. Всё время хотелось есть!
Школу открыли, когда мне было 8 лет. Удивительно, но учиться очень хотелось. В первом классе оказались ученики от 7 до 15 лет. Нас посадили за передние парты, а те кто на задних, на переменах уже покуривали.
Как то в один из дней, Сашка, с которым мы сидели за одной партой, говорит: «Хочешь пострелять из автомата, отец куда то уехал». Конечно хочу. За домом у них стоял сарай, в который жители приносили кто чего нашёл из оружия и сдавали Сашкиному отцу — участковому милиционеру. Сашка принёс автомат. Мы поставили фанеру на картофельные грядки и начали палить. Старуха соседка подняла шум, стала махать руками. Приятель нечаянно повернулся к ней с автоматом в руках и её как ветром сдуло. Неожиданно появился отец. Отобрал оружие, молча завёл нас домой и так же молча выпорол сына, а потом меня, сказав, чтоб Сашке не обидно было. «Ведь вы, паразиты, могли убить кого нибудь! И если ещё будете шкодить, я за себя не ручаюсь!». Мы не поняли, что это значит, но на всякий случай притихлиОчень хотелось домой. Мать со старшим братом съездили на разведку на пепелище в Горбунки. От деревни осталось 2 дома и амбар. Заселены под завязку. Рядом нашли блиндаж в ж. д. насыпи в неплохом состоянии. Решили — едем! Первый год прожили в блиндаже. Затем кто то уехал и знакомые пустили нас на чердак одного из домов. Родителям возиться с нами было некогда. Поэтому наша компания из 7 шаловливых сорванцов занималась самовоспитанием. В основном собирали оружие, благо его даже искать не надо было, отбирали лишь понравившееся. Винтовки, патроны, мины, снаряды и прочая дребедень буквально валялась под ногами, чуть отойди от дороги. Опасное это дело. Бывало, нет нет да слышно, что где-то пацаны разряжают что либо, то руку оторвёт, то другие ранения. Мы тоже разряжали и снаряды и мины. Зенитных снарядов было много. Разрядишь, а там порох в шёлковом мешочке, очень сильный.
Нашли склад мин противопехотных. В ящике 3 штуки, без детонаторов. Разобьёшь кувалдой чугунную крышку, а там в рубашке 360 никелированных 10-миллиметровых шариков. В школе у нас это была обменная валюта. Слава богу, в нашей кампании никто не пострадал, работали очень аккуратно, считали, что мы уже опытные, взрослые.
Уже покуривали мох из стен, кто чего доставал. Козья ножка — это был шик. И однажды повезло. У одного из наших, Вовки, дядька пришёл с фронта. Заядлый курильщик, привёз 2 фанерных ящика махорки. Тогда славилась ярославская, лучшая. Мы Вовку настрополили и из 1 ящика потихоньку таскали эти пачки, а что бы незаметно было и верхний ряд выглядел целым, пустоту закрывали фанерой. Всё шло хорошо, но однажды дядя Вася выдвинул ящик, а он полупустой! К несчастью, мы были дома, попали под раздачу. У меня долго-долго одно ухо было длиннее другого.
Но потихоньку стали нас учить разуму. Приучать к труду. После школы каждому пацану председатель колхоза давал по лошади и на работу на целое лето. Надо было восстанавливать всё заново.
Николай МОСКОВКИН,
зам. председателя Леноблисполкома,
зам. главы администрации Ленобласти с 1985 по 1996 гг.
